...Став иллюстратором одной из самых оригинальных и своеобразных книг для детей и для взрослых, Тенниел* проявил себя художником в высшей степени оригинальным и своеобразным. Он нашел свои приемы и средства, свой стиль и манеру изображения смешного, нелепого, абсурдного, сохраняющего, однако, при всей своей абсурдности не только вполне реальные приметы времени, но даже колючие намеки на определенных лиц и злободневные события. Тенниел умел отыскать крупицы разума в сплошном, казалось бы, безумии, объяснить рисунком скрытую мудрость нонсенсов и парадоксов Кэрролла, всерьез отнестись к нагромождению сплошных бессмыслиц. Это стало его принципом, и этому принципу, в сущности, следуют более поздние иллюстраторы "Алисы", как бы различно ни толковали они книгу.
      Одно из недавних воплощений "Алисы" - рисунки художника Г. Калиновского (который не раз обращался к образу Алисы) для книжки Кэрролла, изданной "Детской литературой" в пересказах Бориса Заходера.
      Калиновский не побоялся запечатлеть на бумаге самые невероятные нелепицы. Озорная фантазия неизменно сопутствует его рисункам. Но это не мешает художнику, как прежде и Тенниелу, отправляться на поиски главного - скрытой сути нонсенсов Кэрролла. Тенниел в своих поисках придавал большое значение объемности, фактурности рисунка. Мы всегда ощущаем у него все: тяжесть, земное, что ли, притяжение, каждого персонажа. Фантастическое - материализуется. И вот еще что важно подчеркнуть: Тенниел стремится передать психологическое состояние той же Алисы в острых, конфликтных ситуациях: ее страх, досаду, радость, гнев, смех и слезы.
      Взгляните, пожалуйста, повнимательней на рисунок Тенниела "Безумное чаепитие". Алиса, уязвленная тем, что ее не пригласили к чаю, решительно, без приглашений, уселась в кресло во главе стола. Болванщик же тотчас вскочил с места, намереваясь, по-видимому, огорошить Алису одним из тех каверзных вопросов, над смыслом которых до сих пор еще ломают головы комментаторы Кэрролла. Поза и жест Болванщика, выражение его лица выдают крайнюю агрессивность, Мартовский Заяц, отвернувшись от Алисы и во всем готовый поддакнуть Болванщику, смотрит на него с угодливой улыбкой. Между Мартовским Зайцем и Болванщиком дремлет Мышь-Соня. Ей ни до чего нет дела. Она не просыпается даже тогда, когда на нее, как на подушку, оба бесцеремонно опираются локтями.
      Калиновский, иллюстрируя "безумное чаепитие", видел свою задачу не в том, чтобы передать мир чувств Алисы, ее противостояние другим участникам чаепития. В рисунке Калиновского нет злой иронии. Скорее, юмор, шутка. Алиса и Болванщик ("Шляпа" в пересказе Б. Заходера) лукаво переглядываются, как бы присматриваясь друг к другу. Мартовский Заяц, в маскарадном наряде не то пажа, не то циркового акробата, делает стойку на одной руке, опершись на голову терпеливой Мыши-Сони. Все комично, все изящно и загадочно.
      Тенниел, сосредоточив внимание на участниках чаепития, прежде всего интересовался их душевным состоянием. Фон на рисунке Тенниела отсутствовал. Калиновский, захваченный стихией веселой проказы, забавы, игры, вписал чайный стол вместе со всеми сидящими за столом, спящими или балансирующими над ним в воздухе (вспомним Мартовского Зайца) в причудливый пейзаж с буйно разросшейся травой, странным, островерхим домиком под черепицей, с массой разнокалиберных пристроек и пристроечек, с гигантскими кактусами и лопухами, поднявшимися выше крыши.
      И если у Тенниела, при всей фантастичности происходящего чаепития, уже по костюмам персонажей историку нетрудно определить время действия, а платье и прическа Алисы, самый стиль интерьеров, обстановки, бытовых предметов скажут ему о вкусах и привычках Викторианской эпохи (то есть эпохи королевы Виктории, когда Кэрролл писал свои книги и детей одевали примерно так же, как Тенниел одел Алису), то у Калиновского костюмы условны, производят впечатление театральных и даже намеренно эксцентричных. Время не имеет даже приблизительного исторического обозначения. Оно тоже условно: "...в некотором царстве, в некотором волшебном государстве..." По страницам книги нескончаемой вереницей шествуют то каменно-неуклюжие, неповоротливые монстры, то легко движутся словно бы летящие по воздуху женские фигуры. А плоские, выдернутые из колоды карт и ожившие короли и дамы, валеты, двойки, тройки, пятерки, семерки? Они тоже не имеют другой прописки, как в сказке, в игре. Не так ли?
      С дистанции времени Калиновский прочитал книгу по-другому, чем современник Кэрролла Тенниел. Вслед за Алисой он пришел в страну чудес и в Зазеркалье. Но в удивительном этом мире Тенниел счел нужным обозначить приметы времени, своего времени, и, как говорят исследователи, придал некоторым своим рисункам вполне определенные политические оттенки, а персонажам - черты видных политических деятелей своего времени (Гладстона и Дизраэли), что было для него естественно как для карикатуриста сатирического журнала "Панч". Калиновский рисовал, не то чтобы отвлекаясь начисто от деталей. Напротив, их много, и очень смешных, но никак не привязанных ко времени. Среди персонажей, пожалуй, только Алиса в своей клетчатой шотландской макси-юбке больше глядится девочкой нашей эпохи, чем Викторианской или девочкой из сказки. Она пришла из мира реальности в мир фантастики. Стала своего рода связующим между ними звеном. Оставаясь в пространстве условной сказочной игры, не населяя его приметами давно ушедшего времени, Калиновский облегчил восприятие книги современным юным читателям так же, как в свое время Тенниел сделал ее более узнаваемой для своих современников благодаря определенным историческим приметам.
      Впрочем, при всем отличии по стилю и манере рисунков Калиновского от тенниеловских они сохраняют верность тенниеловскому принципу изображать абсурд как что-то смешное, ошарашивающее, удивительное, но не слишком пугающее и страшное (исключение составлял только Бармаглот).